I. У берега Бхагиратхи.
Нежнейшие
красоты Индийского царства представлялись своим необыкновением, словно расплывчатый
хитрый мираж, лишь акварельная живопись на дряхлом истончившемся полотне. Новый
правитель Сирадж уд-Даула вместе с верной свитой и множественным войском спешил
на очередное сражение со злостными чужеземцами.
К
вечеру, когда солнце опустилось за горизонт и небо печально потускнело,
индийский наваб, усталый, решил на мгновение отлучится от сонма людей и
прогуляться в одиночестве, будучи окружённым глухотой и прохладой вечнозелёного
пушистого леса. Однако, не успев отойти, Сирадж увидел среди теней кустов и
ветвей деревьев подозрительное чёрное пятно, цепляющее взгляд. Пятно неустанно
двигалось, и Сираджу мерещился в нём британский шпион.
Подумав,
Сирадж крикнул, и его голос отозвался навязчивым эхом:
-
Кто здесь?!
В
ответ пятно нервно засуетилось и принялось на утёк.
Сирадж
двинулся вслед:
-
Стой! Стой!
От
лагеря, разбитого на берегу реки Бхагиратхи остался лишь узенький, крохотный
проблеск огня в мрачном тоннеле полупустынных зарослей.
Наконец,
погоня пришла к окончанию: государь застал неизвестного врасплох у подножия
древнего храма.
-
Теперь тебе некуда бежать, - констатировал Сирадж, - Признавайся: ты шпионил за
моим войском?
Тёмный
силуэт плавно развернулся к навабу, и рассеянный луч луны озарил лицо
незнакомца.
-
Нет, - уверенно ответил тот.
Сирадж
замер в недоумении.
-
Отпустите меня! Я никому ничего не скажу! – бросилась в ноги и залепетала, умываясь
слезами, прекрасная дева в пёстрых одеждах.
-
Кто ты? – не опуская головы, вопрошал Сирадж.
-
Мохини… я простая девушка… я не шпионила… я ничего не видела, не слышала… я
ничего не знаю, поверьте! – признавалась незнакомка, в то время как град слёз
обрамлял её юное невинное лицо.
-
Встань, - приказал наваб.
Девушка
повиновалась.
-
Я Мансур-уль-Мульк Сирадж-уд-Даула Шахкули-хан Мирза Мохаммад Джанг Бахадур, 5-й
наваб Бенгалии, Бихара и Ориссы, - величественно и отчётливо молвил мужчина, -
И ты говоришь мне, что ничего не знаешь?
Наваб
резким движением, протянув вперёд правую руку, схватил лицо девушки, обращая
его прямо к серебристому свету, так, что Мохини была вынуждена зажмурить свои
чудесные глаза. Сирадж задумчиво рассматривал эти тонкие черты, словно видел в
них нечто знакомое и близкое его искушённому сердцу.
-
Я верю тебе. Но ответь, встречались ли мы с тобой ранее? – более мягко, без
прежней заносчивости, спрашивал Сирадж.
-
Нет, - отозвалась Мохини.
-
Хм…
Государь
неохотно оторвал руку от полюбившегося лица. Над парой нависло молчание.
-
Да-а, - неожиданно и с толикой непосредственности и рассеянности в тоне прервал
его Сирадж, - Загнала ты меня в глушь, милая Мохини. Но что только не делает
женщины с мужчинами, верно? – с лёгкой усмешкой окончил он этот риторический
вопрос.
Мохини,
неряшливо оглядывающаяся по сторонам, сконфуженно стоя позади, запоздало
кивнула.
-
А ты не очень разговорчивая, - прокомментировал наваб, добавив с той же
радушной усмешкой, - В гареме ты смотрелась бы чужой.
Мохини,
стоя, будто античная статуя, вперила взор сверкающих карих глазах на
«разгульного» собеседника. Сирадж всё также прогуливался из стороны в сторону,
думая, чем себя занять.
-
Ну скажи хоть что-нибудь! - раздражённо
произнёс, остановившись, монарх.
Мохини
вновь упала на колени, склонив, покрытую чёрным платком, голову, и принялась без
устали тараторить с явной мольбой в голосе:
-
Простите, уважаемый наваб, Мансур-уль-Мульк Сирадж-уд-Даула Шахкули-хан Мирза
Мохаммад Джанг Бахадур, не моя вина в том, что прежняя моя жизнь была грешной,
отчего теперь я не смею сделать чего-либо дурного. Я молю прощения у вас и у
всех, кому я причинила вред в этой и прошлой жизнях. Простите меня и мою
грязную душу. Я простая девушка, которая всю жизнь молит прощения у богов за
грехи, совершённые мною по глупости и слабости духа. И вы, любимый и уважаемый
государь, извините меня за все мои провинности перед вами и миром…
-
Молчи! – гневно остановил девушку Сирадж.
Индианка
прервала столь пламенную речь и подняла виноватое и мокрое от слёз лицо,
встретившись взглядом с божественным ликом наваба, но, на секунду взглянув в
его яркие очи, с новыми стеснением и робостью отвела огонёк своих опечаленных глаз
куда-то в темноту ночи, дабы погасить это неутомимое пламя.
-
Почему ты не смотришь на меня? – с интересом спросил Сирадж.
Снова
молчание. Этот самый ужасный из возможных ответ.
-
Почему ты не смотришь на меня? – громче задал он тот же вопрос.
-
Почему? – послышался тихий голосок Мохини, - Потому что чистые глаза государя
не должны встречаться с очернёнными глазами шудры.
Наваб
не был удивлён такому мелочному объяснению.
-
Истинный правитель, знающий и любящий свой народ, должен видеть каждого из
подчинённых, каким бы он ни был, - строго молвил Сирадж.
-
Но…
-
Нет, - прервал желавшую возразить крестьянку наваб, - Теперь твоё молчание
будет уместно. Встань и будь со мной на равных.
Индианка
приподнялась и волнующе посмотрела на монарха. Сирадж крепко и – вместе с тем –
нежно обнял неизвестную ему до сего дня простолюдинку, даря ей всё своё тепло и
любовь.
-
Что вы делаете? – без должных эмоций возмутилась Мохини.
Во
мраке ночи она еле услыхала скромный плач:
-
Не всё могут короли.
Мохини,
сжалившись над обременённым долгом царствования молодым мужчиной, стала ласково
гладить Сираджа по жёсткой сухой спине.
-
Не проливайте сих слёз, дорогой наваб. Вы любите свою страну, свой народ, а это
для него самое главное. Вы лучший из всех, кто только осмеливался править
Индией.
-
Ты очаровательна, Мохини. Но я уже не
лучший. Истинный правитель должен любить каждого из подчинённых одинаково. А я
больше всех люблю тебя. Хоть я и увидел тебя этой ночью впервые, мне кажется,
будто мы давно знакомы, будто я знаю тебя.
-
Возможно, мы были знакомы в прошлой жизни, - проговорила девушка, мечтательно добавив,
- Быть может, мы даже были супругами…
Сирадж
взял неизвестную за плечи и, отодвинувшись от неё, вновь устремил взор в её
лучезарное, живописное лицо.
-
Охотно верю в это, - с улыбкой промолвил он, после чего, опоясав сильной
мужской рукой талию Мохини, привлёк её к себе.
Луна
была еле заметна среди окруживших её тёмно-серых с синевой туч. Слабые волны
ритмично касались песчаного берега. Этой ночью был штиль, звери и птицы
спрятались подальше от любопытных глаз, а солдаты и жители ближайших деревень спали
сегодня удивительно крепко.
***
Лёгкий
солнечный свет разбудил пару, лежащую на природном, собранном из примятой
травы, ложе. Мохини резво засобиралась, с головы до ног обвивая себя
полупрозрачной тканью.
-
Мохини, куда ты спешишь? Я неприятен тебе? Побудь со мной, - монотонно говорил
Сирадж, стараясь остановить девушку.
-
Нет. Мне нужно вернуться к семье, - на ходу отвечала прекрасная индианка.
Мужчина,
встрепенувшись, будто крошечная пташка, жёстко возразил:
-
Послушай, милая Мохини, я принял решение сделать тебя своей временной женой. Мы
заключим мут’а, и наша связь станет законной.
Мохини
обернулась. Её лицо не могло скрыть искреннего удивления.
-
Нет. Я не буду вашей женой, дорогой государь. Я совершила грех. Я срочно должна
пойти в храм, а после вернуться к близким.
-
Но разве я не близок тебе? – настаивал наваб.
-
О, вы близки! Но вы для меня – божество. Я же имею ввиду моих милых родных:
отца, мать, братьев и сестёр… Прошу, оставьте меня. Я знаю, что нужно. Я ухожу.
Сирадж
не смел вымолвить более ни слова. Он с болью в сердце отпустил простолюдинку,
его несостоявшуюся жену.
II. Последствия.
Пробежавшая
сквозь отзвуки индийских и британских криков и военных кличей, отголоски
выстрелов, шум драк, откровенной борьбы и дезертирства; спасавшаяся от всех и
всего на пути к чему-то вечно светлому; вернувшаяся наконец к отчиму дому, Мохини
не обнаружила ни у порога, ни непосредственно в доме своей семьи, которую
незамедлительно желала видеть. Однако позади ветхого строения её ждала страшная
сцена: все её родные, нежно любимые люди, холодные, кровавой шеренгой лежали на
пожухшей траве. Мохини, никого и ничего более не замечая, бросилась к
посеревшим телам, упала и, истошно воя от полноты горя - пронзительного удара в
глубину души - и плача от безысходности трагедии, припала к ним.
***
Только
когда на индийскую землю обрушились сумерки, Мохини, совладав с эмоциями, с
горечью и чувством отчаяния покинула братскую могилу. Она двинулась прямиком к
светлому, поражающему красотой берегу реки Бхагиратхи. Её поступь была мягка,
но тверда и уверенна.
Вблизи
берега, у самого края земли, Мохини услышала приближающиеся к ней сзади шаги.
С каждой секундой шаги становились всё громче и отчётливее. Мохини,
почувствовав, как вода ласкает её аккуратные пальцы и по-египетски сложенные
изящные ступни, остановилась, будто бы онемев. Она выпрямила голову и спину,
закрыла всегда ясные и разумные глаза.
Внезапно
шуршание чьих-то шагов затихло. Тяжёлая крупная рука рухнула на плечо Мохини,
так, что девушка чуточку присела и свела брови.
- What are you doing, dear
lady? – насмешливо спросил британский солдат, - M? All is right?
-
Я вас не понимаю, - словно бы про себя ответила Мохини.
Солдат
убрал руку с женского плеча и подошёл ближе к незнакомке, с целью заглянуть в
её необычное лицо.
- Oh, so exotic face! Good, - заключил он.
Девушка
с яростью посмотрела на фамильярного европейца, толкнула его и, вмиг зарыдав,
устремилась вдоль побережья.
На
помощь к солдату бросилось трио его сослуживцев.
-
For her! For her! – вопил
неудачливый Казанова, указывая остальным на скрывающуюся молодую индийскую
женщину. Вся группа ринулась за ней.
***
Догнав
девушку, парни, не долго думая, схватили её. Вместе они направились к британскому
лагерю. Солдаты при этом шутили и переговаривались, однако смысла их слов
Мохини уловить не могла. От непонимания этих разговоров и – соответственно –
ближайшего будущего, ей становилось страшнее: её буквально парализовал
испытанный ей ужас. В конце концов, не выдержав свалившегося на неё давления,
Мохини сама упала. На этот раз она не просила прощения. Это был обморок.
***
Когда
Мохини очнулась, её окружала толпа европейских лиц, со страстью глядящих на её
утончённую фигуру. Вскоре незнакомцы – привлекательные и уродливые, стройные и
истекающие жиром, смуглые и бледные, умные и откровенно тупые, - стали
прикасаться к девичьему телу, физически близясь к нему.
Мохини
истерически кричала и вырывалась, но все предпринятые ею попытки оказались
тщетны пред ловушкой, в которой она, к несчастью, оказалась.
-
Relax, girl. It’s
a fun, faith me, - насмешливо «успокаивал»
невольную участницу событий британец, не так давно разговаривающий с индианкой
у берега Бхагиратхи.
Капкан
захлопнулся неожиданно и прискорбно.
III. Конец.
Стояло
раннее июльское утро. Солнце стояло у края небосвода, начиная свой суточный
путь. Слабо проглядывались скудные лучи. Солдаты сладко спали в разбитом ими
лагере, в то время как холодное, будто айсберг на другом конце планеты,
безжизненное тело, не выдержавшее испепеляющего огня страсти неутомимых
чужестранцев, лежало на бурых скалах, утопающих в умеренных водах индийской
реки, а в Муршидабаде шла похоронная процессия роз в мавзолее Аливарди-хана: Сирадж уд-Даула потерпел поражение в
битве при Плесси.
28.03.20
г.