Мила Гросс родилась в семье Агези Медовой и Эстера Гросса. Фамилия проживала в Ласт-Ориджине, на юго-западе Австралии, и члены этого местечка были крайне похожи между собой, как по характеру, так и по внешним характеристикам, главной из которой был цвет глаз – фиолетовый. Но мила была одной из прелестнейших представительниц семейства. Её иссиня-чёрные курчавые волосы низко спадали по её тонкой спине, а широкие бёдра плавно качались, когда в очередной раз прогуливалась по деревенским тропинкам, и ленточка в тон её глаз вторила её чреслам, нежно развеваясь по ветру всем своим существом: от летней шляпки до своего кончика.
Миле было пятнадцать лет, когда
произошло несчастье. Её подруга, Тарина Уайетт, лежала на песке с широко
раскрытыми глазами. Её белая кожа стала синевато-серой, а фиолетовые глаза были
мутными, словно лужа, оставшаяся после зверского ливня. Мрачные краски сей
картины были сбагрены пугающими бардовыми каплями ссохшейся крови. Мила не
кричала. Она онемела, и это её качество, вероятно, спасло ей жизнь, ведь нельзя
было знать, кто ещё прогуливался этим январским летним[1]
вечером по опушке луга Салливана[2].
Пугающему молчанию Тарины вторил штиль, и мысли Милы стали мрачнее сумеречного
неба. Она осознала увиденное и скорее зашагала навстречу родному дому. «Её
больше нет,» - думала Мила, уходя всё дальше и дальше от злостного места
преступления.
Мать и отец были заняты
будничными делами, а пятилетняя сестрёнка Ираида, которую все ласково называли
«Иа», давно, уставшая от насыщенности детской жизни, спала со своей игрушкой
Зи-зи, маленьким пуховым кенгуру. Мила вошла в своё глиняное жилище и тихо,
словно тень, прошла в залу. Она не спала до самого утра и с трудом двинулась навстречу
новому дню в сельской школе. Она партизански молчала и не выдала известную
только ей и преступнику тайну. Окружению оставалось лишь догадываться о
причинах её самочувствия: все понимали, что девочка не весела, как раньше.
Мало кто в деревне знал Тарину,
ведь она жила далеко, в городе на севере страны, и в деревеньку приезжала
только за тем, чтобы навестить престарелую тётушку, которую она очень любила.
Снова тучи нависли над лугом.
Мила пришла туда вновь и узрела всё ту же картину, однако теперь девушка
решительно двинулась в домик тёти Тарины, Лифы. Та приняла её с привычной
улыбкой. Женщина редко улыбалась, но каждый раз, когда люди имели честь
лицезреть её, они понимали, что улыбка эта искренна. Странная дама, редко
появлявшаяся на пустынных сельских просторах, предстала перед Милой в чёрном
викторианском платье с такой же мрачной шляпкой и фиолетовым боа. Её тонкие
сухие руки в коротких кружевных перчатках казались ещё меньше. Она говорила
мало, но по делу. Этим они с Милой были похожи, из-за чего между ними часто
возникало молчание, ведь не каждый может вести светские беседы. Мила не сумела
превозмочь себя и рассказать о сцене, которая до сих пор стояла перед её
глазами, поэтому она, не долго проговорим со знакомой, ретировалась, пожелав ей
всех благ, тепло распрощалась, как бы ни лицемерно это ни было. Миле было
больно от груза, который она несла на себе в виде потери и знания о ней, как
вдруг, по пути восвояси, она ни услышала детский крик:
- Тара! Это Тара! – кричала Эсса,
девочка лет десяти, - Тара здесь! Она не дышит!
Полдеревушки сбежалось на голос
Эссы, в том числе и родители Милы. Мила также невольно ринулась на зов соседей,
которые приходили в изумление: за все годы жизни в таком тихом месте они не
видали подобных извращений.
В конце концов все дружно
оплакали несчастную. На Лифе не было лица, и спустя пару месяцев её сердце не
выдержало. Кроме Тарины, у Лифы был брат в далёком городе-саде Лонсестоне, а
сама она раньше жила в небольшом Алис-Спрингсе, но после смерти мужа уединилась
в свои вдовьи владения в неизвестной деревне, где и встретила свою смерть.
Сердце Милы разрывалось от горя.
Хотя умершие и не были её родственниками, она переживала за них, как за родных.
Учиться в школе в эти дни было невыносимо, успеваемость уверенно падала, из-за
чего у Милы начались ссоры с родителями.
***
Прошло всего пару недель весны,
как это случилось вновь. Иветтель,
которой скоро должно было исполниться тринадцать лет, лежала недалеко от
полувысохшего пруда, поросшего редкой растительностью, словно лицо юноши. Ив
была младшей из шести детей Изабель и Ломонтина Фуазье, мигрантов с островного
государства Гаити. Иветтель была очень худой, с тёмной кожей и пухлыми губками,
кажется, теперь, покоясь в неестественной позе в месте, где ещё месяц назад
играла с друзьями, её фигура выглядела серой, а впалые щёки придавали её юному
лицу ещё более измождённое выражение, нежели при жизни.
Вся семья Иветтель погрузилась в
траур, в то время как местные жители пребывали в панике, выражая тревогу и
озабоченность из-за странных трагических смертей, взбаламутивших размеренную
жизнь общины. Люди боялись до боли знакомых дорожек, а привычные лица словно
таили все жуткие тайны. Ответов на вопросы не предвиделось, поэтому и без того
выстрадавшаяся семья Фуазье взяла поиски преступника на себя. Пока сёстры ютились
крохотной лачуге, боясь собственной тени, братья организовали ночное
патрулирование улочек, задерживая всех показавшихся им подозрительными сельчан.
Новые порядки не нравились многим приверженцам мирного сосуществования, верящих
в лучшие отношения между знакомцами, однако вскоре и они начали подозревать
дружественных соседей, а конфликтных и неприятных личностей быстро превратили в
изгоев и сослали в отдалённые места региона.
Тем временем, Миле исполнилось
шестнадцать, и она почувствовала, как её детство испаряется, а новая, взрослая,
жизнь таит в себе неизведанные опасности. Психологически она почувствовала
изменения, когда увидела тем январским вечером любимую подругу, лежащей на
полуголом, как и она, лугу; физически же – только сейчас. Струя крови, словно
атласная лента, переливаясь в свете Луны, стекала с её бёдер ночью, когда она вернулась
домой в пятничный вечер. Это напугало её и показалось крайне необычным. В
головке девушки промелькнула мысль о том, что несчастные Тара и Ив пережили
из-за чего-то подобного. Мила посчитала рябиновые пятна за страшную болезнь.
Возможно, зря вся деревня ищет преступника, позабыв о том, что объединяло всех
узами семьи; соседи больше не приветствуют и не заботятся о коллективе.
Взрослые здесь больше не улыбаются, а дети не смеются. Кажется, даже солнце
испускает тусклый свет, а пейзажи теперь выглядят неестественными, будто всё
здесь состоит из пластика, выпущенного на каком-то заводе даже не в этой
стране…
Мила пыталась заговорить с
матерью, но, взглянув в её измождённое лицо, отпрянула и вернулась к прежним
заботам. Теперь она считала себя взрослой, как бы сильно ей не хотелось бы не
думать об этом. Как и в любые кризисные моменты, люди прячутся от насущных
проблем, также и она избегала неприятностей. Ей было больно, но не так, как
многим действительно взрослым жителям, которых от случая к случаю опрашивали
полицейские - следователи и оперативники, - прибывающие в глухую местность из
крупного, в сравнении с Ласт-Ориджином, города. Расспросы заставляли сельчан не
забывать о трагедиях, а переживать их снова и снова.
Постепенно Мила перестала
появляться на занятиях в сельской школе. Её мысли были где-то не здесь и не
сейчас. Надо сказать, она была не единственной в этих начинаниях. Но всем было
плевать, ведь безопасность всегда важнее. Так уроки переместились из классов в
частные дома. Учителя изредка и с неохотой посещали учеников, всё чаще оставляя
домашние задания на совесть школьников. Таким образом, Мила кое-как закончила
школу, но волновало это мало кого. А преступления, тем временем, прекратились,
но среди соседей до сих пор витал дух соперничества и чужеродной злобы. Жизнь
уже не будет прежней в этом месте.
И вот, уже спустя три месяца, Вероʹника
Стрэч-о-Телла – худенькая русоволосая итальянка четырнадцати лет – проходила в
столь неспокойное время мимо стихийного мемориала Иветтель. Она склонила голову
и положила, с трудом отрывая от груди, на растасканные ветром игрушки и букеты
цветов маленькую куклу, свою любимую, которой дорожила. Однако девочка считала,
что эта жертва минимальна по сравнению с той, что принесла Иветтель. В этот
момент на неё напустилась тьма в виде неизвестного убийцы, и все вещи Вероники погрузились
на мемориал уже её загубленной души.
***
Минуло три года со времени
ужасных смертей прекрасных юных девушек, как из ближайшего к деревне города
последовали новости, прочтённые единственном врачом деревни в письме: «Настоящим,
от имени полиции Западной Австралии уведомляем о выясненных обстоятельствах
смерти жертв. Тела были найдены в нелюдимых местах в вечернее время. Следов ДНК
обнаружить не удалось. При вскрытии было обнаружено, что у все жертвы
испытывали менструацию на момент смерти. Девственная плева была разорвана
вследствие окунания в промежность инородного предмета – ректальной
суппозитории, вероятно, кровоостанавливающего действия. Женские органы на
момент смерти каждой были полны менструальной крови. Перед смертью жертвы
подверглись пыткам. На руках жертв имеются синяки от стягивания верёвками,
ожоги, рот Тарины Уайетт рассечён с левой стороны до середины щеки; также живот
был вспорот, содержимое лежало справа от жертвы в анатомически верном порядке,
параллельно трупу. На теле Иветтель Фуазье были найдены следы насилия в
извращённой форме через задний проход. Также на обеих телах присутствуют следы
удушения. Все повреждения были нанесены девушкам при жизни. Причины смерти: Т. Уайетт
– асфиксия, И. Фуазье – геморрагический шок. Также имеются предположения, что пропавшая
девушка - Вероника Стрэч-о-Телла – была третьей жертвой убийцы, т.к. не нашлось
подтверждения, что девушка желала разорвать отношения с близкими ей людьми, а
её личные вещи были найдены вблизи мемориала, посвящённому смерти И. Фуазье. Путём
следствия преступник не найден. Дело прекращено в связи с недостатком
доказательств.»
После прочтения вышеописанного у
доктора Листерса, мужчины пятидесяти семи лет с сухой старческой кожей, но
живыми миндалевидными глазами, поднялось артериальное давление, из-за чего
доктор начал сомневаться в собственной дееспособности и принялся искать себе
замену на поприще лекаря.
Вскоре об ужасах последних минут
Тарины и Иветтель прознала вся община. Интерес мешался в их головах с
возмущением, а эти движущие силы, как известно, сломили не одну систему власти.
Не обошла сия напасть и нашу деревню, когда разъярённые жители, узнав о письме,
пробудивших в них безумие, словно несчастный рабочий неаккуратно пронёс пузырёк
нитроглицерина. Подростки мужского пола пятнадцати-восемнадцати лет устраивали
облавы на в чём-либо провинившихся сельчан: любой усталый взгляд мог
расцениться как неприязнь, а отказ в помощи в быту воспринимался за тщательно
готовящееся в скорейшее время нападение, ради которого человек не готов
принимать гостей и сам не мог отлучиться ни на минуту. Планомерно истерия
перешла в террор, оставивший после себя немало пострадавших не менее трагично,
чем Тарина и Иветтель. Беда не обошла стороной и доктора Листерса, умершего в
агонии на собственном столе, и старика Грибальди, более всех ратующего за
невиновность местного чудика Карсина Берлускони, и даже старшего сына четы
Фуазье, виновного лишь в наглом поведении.
Семья Гросс была вынуждена уехать
из некогда любимого тихого местечка вдали от скучных и муторных мегаполисов,
где Мила стала швеёй в одном из многочисленных ателье в городе Манджера под
названием «Афродита». Здесь её ждала поистине рутинная жизнь среди нитей и кружев,
и взбудоражить, но в лучшем свете, её мог лишь возлюбленный девушки – Игриз,
выходец из Пуэрто-Рико, любящий свою работу, музыку и Милу, с которым она
прожила до своей кончины в возрасте шестидесяти двух лет в уютной и полной
тишины старости.
А пока шёл 1987 года, и весть об
острых событиях дошла до полицейского управления, отчего сотрудникам было
поручено разрешить сложившуюся картину, дабы не пострадали невинные люди.
Так полиция взялась за дело и
только спустя годы, установив связь с преступлениями, произошедшими в то время
в ближайшей от селения округе, смогло выйти на след убийцы, оставившего следы
шин мопеда вблизи нахождения тел погибших. Преступником оказался некто по
фамилии Лесс. Немудрено, что в Ласт-Ориджине мистера Лесс никто не знал, ведь
он приезжал в деревушку из города Брокен-Хилл, где проживал один с сыном, что
был не особенно младше жертв отца. Когда-то давно здесь, в Ласт-Ориджин, жила
его покойная мать и брат-инвалид. Отныне же в этом месте упокоиться и он, ведь
незадолго до прибытия в его дом полиции, мужчина упал с дерева, доставая
застрявшего в ветвях воздушного змея, принадлежавшего его сыну.
16 – 18.01.24 г.
.jpg)